Популярный писатель Эльчин Сафарли, который, к сожалению, больше известен в России, нежели в родном Азербайджане, рассказывает невероятно душевные истории про Абшерон. Он так и называет себя «рассказчик историй», а не писатель.
Специально для «Баку – это…» Эльчин написал две истории о любви, детстве и, конечно же, волшебном Абшероне.
Читаем вместе и делимся.
Мне было восемь, когда меня впервые оставили одного дома. На три дня. У тети Зохры в аварии разбился сын, все родственники срочно выехали в город Евлах. Меня не взяли — простуда.
Мама порывалась переселить меня к соседке Арифе, я отказался. «Не буду спать не в своей комнате. Я взрослый, могу остаться один». Договорились: меня оставят одного при условии, что Арифа будет ночевать в нашей гостиной.
Первый день я наслаждался свободой, вседозволенностью: лопал печенье в постели, ложился спать за полночь, три раза в день ел жареную картошку, утром не заправлял постель, одежду не вешал аккуратно на стул, а бросал куда попало.
На второй день тишина в доме стала давить, выталкивать за его пределы. Пропал аппетит — не хотелось картошки, ничего вообще; надоело не заправлять кровать, разбрасывать снятую одежду — все равно маленького бунта не заметит никто, кроме меня и молчаливой соседки; потерял интерес к вещам старшего брата — без него даже самая увлекательная игра выглядела бессмысленно. Перед сном мама не заходила в комнату, не целовала меня в нос со словами «Завтра новый день. Добрых снов, Финик». Никто не называл меня Фиником.
Я скучал по семье. По голосам любимых, их жестам, прикосновениям.
Убегая от молчания пустого дома, я одевался и тайком от Арифы выходил на улицу, гулял под окнами окрестных домов. Останавливаясь под открытыми форточками, слушал звуки больших и маленьких семей: мозаику голосов, звон посуды, лай собак в глубине дворов или кухонное мяуканье рыжей кошки, выпрашивающей у хозяйки приготовленный на котлеты фарш. Впитывал в себя звуки чужого семейного уюта, грелся в них, легчало — ожидание возвращения домашних не казалось долгим, мучительным.
Спустя день приехали мама с братом. Возвратились любимые люди, а вместе с ними — желание играть, читать, есть картошку и даже суп с луком. Всю ночь я не отпускал маму, прижимался к ней, извинялся за частое нежелание заправлять постель. Сейчас смешно, но тогда мне было важно ее прощение. Мама улыбалась, целовала меня в нос. «Завтра новый день. Добрых снов, Финик. Я тебя люблю».
На Инжирной улице Абшерона жила удивительная собака по имени Балерина. С бежевой курчавой шерстью, черными глазами-пуговками, ушами-веерами и изящными лапами с длинными когтями. На вид обычная дворняга, если бы не одна особенность, породившая собачью кличку.
Стоило Балерине увидеть знакомые лица (она узнавала всех жителей Инжирной улицы вплоть до малышни!), как она поджимала хвост, становилась на цыпочки и, скрестив лапы, начинала скулить, задрав мокрый нос к облакам. Скулила не жалобно, а музыкально, с высокими и низкими нотами, — подыгрывала своему приветственному танцу. Тонкие Балеринины лапы переплетались в такт ее музыке, отрывались от песчаной земли, выделывая в воздухе нелепые па.
Красиво смотрелась чертовка! Особенно летом, когда на фоне ее представления изливались медом инжирные плоды, а гранатовые соцветия осыпались алыми лепестками под соленым бризом.
В вихре танца собачьи глаза закрывались, и артистка рисовала себя на красной арене цирке, однажды виденной в телевизоре. (Была у абшеронцев традиция выносить во дворы голубые экраны, особенно когда они были не в каждом доме. Вот и подглядела собака.) Эх, мечты, мечты… Но Балерина была счастлива. Какая разница, в какой ты реальности, когда душа переносится куда хочет. Стоит только закрыть глаза.
Представление длилось минуту, после чего Балерина принимала обычную собачью позу и, опустив нос, виляла хвостом.
Гордая была псина, хоть и ничейная, — не клянчила угощений, не подлизывалась, не путалась в ногах. Она просто улыбалась, получая в ответ… да что Бог пошлет. Бывало, улыбку или поглаживание, бывало, кусочек колбасы или надкусанную котлету, случалось — и безразличие, а иногда и шишку в бок (сыновья портнихи Зибейды не любили Балерину, за что мы с братом точили на них зуб).
Ни на что не обижалась удивительная собака, словно объясняя людям — чаще эгоистичным и неблагодарным, — что любовь ничего не требует взамен. Сердце любит, переполняется божественным, изливается через край, — неважно, получаешь ли такую же щедрость в ответ! Это не жертвенность. Это то, что делает тебя лучше, дарит крылья. Пусть и невидимые.
Одним осенним днем, во времена, когда телевизоры больше не выносили во дворы, а инжирные деревья потеряли листву, Балерину сбила машина. Чужая. Не заметил водитель перебегающую дорогу псину, переехал ее изящные лапы и скрылся за поворотом. Балерина, лежа на мокрой земле, заскулила. Не жалобно, а напевая мелодию из своего любимого представления.
Долго лечили удивительную собаку, всем двором. Искореженные открытыми переломами лапы отчаянно болели, но Балерина забывала об этом. Ведь теперь она жила в теплом доме, в комнате с телевизором, по которому показывали цирк, ту самую арену. Балерина закрывала глаза и уносилась туда, где хотела быть. Туда, где ничего не болит, где греет свет софитов и аплодируют восторженные зрители.
Задние лапы пришлось ампутировать — не срастались кости, возраст. Вместо них приделали коляску, которую быстро смастерил Джавид-уста, чеканщик из соседнего поселка. Он и забрал к себе Балерину.
В центре гостиной нового дома был красный килим, на котором собака любила лежать вечерами, пока семья смотрела телевизор. И вновь Балерина представляла себя в цирке, где танцевала, на этот раз для любимых жителей Инжирной улицы, по которым скучала. Временами она навещала их, но теперь у нее была новая жизнь. В прошлую можно было вернуться, только если закрыть глаза.
